снова и снова

я достала самый большой, самый любимый бумажный пакет. первыми в мир иной отправились наши проходки в мир кино. ты всегда отдавал мне свои билеты – считал, что у меня лучше получится вести учет нашим картинам. дальше последовали твои конспекты, которые я изымала как вещдоки: на их полях переписана вся наша любовная история. твои журналы, которые ты забывал у меня. и твои диски, которые я нарочно не возвращала. последние, правда, быстро вынырнули из пакета наружу. они ведь еще могут кому-нибудь пригодиться.

снова жду, снова бегу от мыслей в темноту.

да такое,да снова.
там,где можно выращивать ирисы и мяту
там,где грело бы солнце левое ухо в окно
там, где тебя ждут и где пахнет морковным пирогом

меня почему-то очень радует, что кто-то, кого ты уже давно считаешь чужим, помнит какой шоколад ты любишь

я на диване.небо в кармане.так и оставим.

туман улегся, а может быть, он и не поднимался до девятого этажа, этот легкий летний туман, - в оголенные окна смотрела чистая чернота, драгоценные огни далеких жилищ, и только на горизонте, в лакированной тьме вспухал оранжевый полукруг встающей луны, словно проступила вершина горы, освещенная фруктовым светом. где-то там в горах большого города спит он.

так сбиться же тесней, держаться за руки, один споткнется - двое поддержат, есть пончики, никуда не стремиться, запереться от людей, жить, не поднимая головы, не ожидая славы. в положенный срок закрыть глаза поплотней, подвязать челюсть, скрестить на груди руки. и раствориться в небытие.

это ты?

нет!нет! ни за что!

и его звонок через весь позвонок

я не умею минусовать.
только под минусовку петь.

я встречала его на вокзале, смущенного и напуганного, словно Золушку, выбегающую из кареты тыквы, запреженной мышами: к груди он прижимал чемодан с зубной щеткой и сменой белья.

а там у него в кармашке маленькие шоколапки.